Св. синод РПЦ и свержение монархии (вторая часть)

Св. синод РПЦ и свержение монархии (первая часть)

Третьей особенностью синодального решения об отмене молитвословий за царскую власть является фактическое упразднение «царских дней». «Царские дни» имели статус государственных праздников и объединяли собой дни рождения и тезоименитств императора, его супруги и наследника, дни восшествия на престол и коронования императора. Эти «дни» носили ярко выраженный религиозный характер: во время них совершались крестные ходы, служились торжественные службы о «здравии и благоденствии» царствующего дома. Официально «царские дни» были отменены постановлением Временного правительства 16 марта 1917 г.
Однако Св. синод хронологически опередил и предвосхитил постановление Временного правительства об отмене этих государственно-церковных праздников, так как серией своих определений объявил революционные события необратимыми, упразднил поминовение «царствовавшего» дома и распорядился не поминать на богослужениях царскую семью.
Составленный синодальной Комиссией по исправлению богослужебных книг подробный перечень богослужебных изменений был рассмотрен и утвержден Синодом 18 марта 1917 г. Изменения свелись к замене молитв о царской власти молитвами о «благоверном Временном правительстве». Причем, в этом синодальном определении царский дом вновь был упомянут в прошедшем времени, т.е. в качестве как бы уже ушедшего в прошлое [52].
Таким образом, высшее российское духовенство внесло нововведения в содержание богослужебных книг с легкостью, изменив церковно-монархическое учение о государственной власти, которое исторически утвердилось в богослужебных книгах Русской церкви [53] и до марта 1917 г. было созвучно державной триединой формуле «за Веру, Царя и Отечество». Изменение смысла заключалось в «богословском оправдании» революции, т.е. в богослужебной формулировке тезиса о том, что «всякая власть от Бога»: как царская власть, так и народовластие [54]. Этим в богослужебной практике проводилась мысль, что смена формы власти как в государстве, так и в церкви (в смысле молитвенного исповедания определенного государственного учения) — явление не концептуального характера и вовсе не принципиальное. Вопрос же об «альтернативе» власти, то есть о должном выборе Учредительным собранием между народовластием и царством, был Синодом решен и богословски, и практически в пользу народовластия [55].
Поминовение власти за церковными богослужениями имеет значительный как политический, так и богословский смысл. О их — с позволения сказать — политической нагрузке можно заключить, в частности, из практики взаимоотношений церкви и государства. Например, в течение нескольких лет после Октябрьской революции, вплоть до середины 1923 г., в церквах РПЦ отсутствовало поминовение государственной (советской) власти. В середине 1923 г. вышедшему из заключения патриарху Тихону со стороны ГПУ (Государственного политического управления) было выдвинуто ультимативное требование. Его содержание сводилось к следующему: Православная церковь может быть до некоторой степени терпима атеистическим государством, если та признает советскую власть не только de fakto, но и de jure. Актом юридического, открытого и прямого признания и санкционирования Советов должен был стать патриарший указ о введении поминовения властей за богослужениями. (Проповеди, послания и распоряжения патриарха, увидевшие свет до ареста того в мае 1922 г., свидетельствовали лишь о фактическом, но не юридическом признании рабоче-крестьянской власти). Данным требованием ГПУ преследовало двоякую цель: с одной стороны — добиться признания своей «легитимности» со стороны РПЦ (в чем в общем-то власть внутренне не нуждалась). С другой — данное поминовение должно было внести определенный внутрицерковный раскол: отпугнуть, оторвать от духовенства православную паству не только политически, но и религиозно-нравственно [56].
Отказ РПЦ от исполнения требования ГПУ явился бы демонстративным отказом от официально-юридического признания советской власти. Причем к тому времени, к 1923 г., и западноевропейские державы, и буквально все слои русского народа (хотя некоторые и подневольно) уже признали советскую власть. В этих условиях со стороны патриарха было дано принципиальное согласие на издание указа о поминовении советской власти за богослужением. Была выработана формула поминовения «властей» без выражения какого-либо, положительного или отрицательного, отношения к ним: «о стране Российской и о властех ея» [57].
Таким образом, богослужебное поминовение государственной власти является определенным политическим символом, по которому можно заключить об отношениях РПЦ и правительства (политического режима). Соответственно, введение в первых числах марта 1917 г. в церковной формуле поминовения Временного правительства как «благоверного» давало практически однозначные и политические, и морально-нравственные ориентиры для паствы по признанию новой власти.
Теперь о богословском значении и смысле богослужебных текстов. Об этом современный иерарх РПЦ — епископ Венский и Австрийский (до 7.05.2003 г. — Подольский) Иларион (Алфеев) пишет следующее:
«На мой взгляд, богослужебные тексты обладают для православного христианина неоспоримым богословским и учительным авторитетом. По своей догматической безупречности они следуют сразу же за Священным Писанием. Будучи не просто творениями выдающихся богословов и поэтов, но частью молитвенного опыта людей, достигших святости и обожения, богослужебные тексты по своему богословскому авторитету стоят, как думаю, даже выше творений Отцов Церкви. Ибо не все в творениях Отцов имеет равную ценность и не все получило общецерковное признание. Богослужебные тексты, напротив, признаны всей Церковью в качестве «правила веры», ибо в течение многих веков читались и пелись повсеместно в православных храмах: все ошибочное и чужое, что могло бы вкрасться в них по недоразумению или недосмотру, было отсеяно самим Церковным Преданием; осталось лишь чистое и безупречное богословие, облеченное в поэтические формы церковных гимнов. ...Если в понимании какого-то догмата усматривается расхождение между, с одной стороны, тем или иным богословским авторитетом, а с другой — богослужебными текстами, я склонен отдавать предпочтение последним. И если учебник догматического богословия содержит взгляды, отличные от содержащегося в богослужебных текстах, то исправлять надо не эти тексты, а тот учебник. Тем менее допустимым я считаю исправление богослужебных текстов в угоду современным нормам «политической корректности». По пути такого исправления давно уже пошли многие протестантские общины... Все, что говорилось выше о богословском авторитете богослужебных текстов, относится к «уставным» текстам богослужений суточного, седмичного и годичного [богослужебных] кругов, содержащихся в Служебнике, Часослове, Октоихе, Триоди постной, Триоди цветной и Минеях» [58]. Именно эти книги по распоряжению Св. синода и были исправлены 7—8 и 18 марта 1917 г.
В первые дни и недели после Февральской революции иерархия Российской церкви своими действиями по замене молитвословий дала понять, что сущностных отличий между царской властью и властью Временного правительства для нее нет. То есть нет и не должно быть места императора в церкви, не может быть царской церковной власти. Иными словами, власть царя преходяща и относительна. Вечна, надмирна и абсолютна лишь власть священства, первосвященника. Отсюда и тезис воинствующего клерикализма: «священство выше царства».
Поскольку в церковных богослужебных книгах определениями Синода 7—8 и 18 марта 1917 г. было произведено упразднение молитв о царской власти, то тем самым дом Романовых фактически был объявлен «отцарствовавшим». Следовательно, уже 9 марта, после выхода вышеупомянутого послания Синода, во-первых, завершился процесс перехода РПЦ на сторону Временного правительства, на сторону революции и, во-вторых, Св. синод фактически осуществил вмешательство в политический строй государства: революционные события были официально объявлены безальтернативными и бесповоротными.
По словам о. Сергия Булгакова, «Россия вступила на свой крестный путь в день, когда перестала молиться за Царя» [59].
Фактически согласен с ним и Н.Тальберг, который летом 1920 г. так отозвался о сделанных в марте 1917г. изменениях богослужебных чинов РПЦ: «С первых же дней революции, ... когда в храмах Божиих впервые начинали святотатственно возносить молитвы за «благоверное» Временное правительство, ясно было, что Россия докатится и до большевизма, и до проигрыша войны» [60].
Действия высшего духовенства по изменению богослужений были, на первый взгляд, вполне последовательны и логичны: поскольку до революции церковное поминовение царя носило личностный, персонифицированный характер (в большинстве случаев император упоминался в молитвах по имени и отчеству), то упразднение молитвословий о царе казалось вполне закономерным. Однако вследствие отмены Св. синодом поминовения «имярека» автоматически исчезла и молитва о самой царской Богом данной власти [1 Цар. 8, 4—22], освященной церковью в особом таинстве миропомазания. Тем самым, при сохранении молитвы о государственной власти вообще, в богослужебных чинах произошло сакральное изменение: царская власть оказалась «десакрализована» и уравнена с народовластием [61], чем фактически был утвержден и провозглашен тезис: «всякая власть — от Бога»; то есть и смена формы государственной власти, революция — тоже «от Бога».
Поясняют логику Синода и его определения от 18 и 20 марта об изменении надписей на выходных листах вновь издаваемых богослужебных книг и надписи на антиминсах [62]. Суть этих изменений была одна. Так, надпись на антиминсе, кроме даты его освящения, ранее содержала и пояснение: в царствование какого императора («имярек») он освящен. Синодом для антиминса был утвержден новый текст: «По благословению Святейшего Правительствующего Синода, при Временном правительстве всея России священнодействован» [63]. В данном случае замены были оправданы временным характером поминовения государственной власти. В других случаях, касающихся именно богослужения, а не надписей на церковных предметах и книгах, поминовение царя носило более вероучительный (то есть в определенном смысле идеологический), нежели временной смысл. Так, в Богородичном тропаре [64] утрени [65] после произведенной богослужебной замены поминовения царя [66] по всем церквам РПЦ должны были произноситься такие слова: «Всепетая Богородице, ...спаси благоверное Временное правительство наше, ему же повелела ecu правити, и подаждь ему с небесе победу» [67]. Этим «вероучительным» молитвословием Синод фактически провозгласил тезис о божественном происхождении власти Временного правительства.
Позже отдельные представители духовенства на местах самостоятельно начали вносить аналогичные, почти догматического характера нововведения не только в установленные молитвы, но и в Священное Писание. Так, слова 20-го псалма: «Господи, силою Твоею да возвеселится царь»[68] в некоторых храмах читались как «...силою Твоею да возвеселится Временное правительство»[69]. Известен даже случай, когда Бог и Божия Матерь на церковных службах не поминались как Царь Небесный и Царица Небесная [70].

В связи с проводимой Св. синодом общецерковной политикой богослужебное творчество духовенства на местах проявлялось и в другом аспекте. Так, до весны 1917 г. заметное место на церковных службах занимало моление о столичных городах, в которых жили, или когда-либо жили цари, хотя бы и не христианские. Эти города в церковных чинах именовались «царствующими». К ним, кроме столицы Российской империи, относились Москва, Казань, Астрахань, Тобольск, Тифлис и Варшава. В этих городах моления возносились не «о граде сем» [71], а «о царствующем граде сем». В первые недели после революции в упомянутых столицах внимание верующих привлекло исключение из молитв слова «царствующий», что воспринималось как понижение статуса города и неуважение к его истории [72]. Однако, согласно упомянутым распоряжениям высшей церковной власти, сделанным в марте 1917 г., употребление таких «контрреволюционных» слов, как «император», «царствующий» и им подобных, практически исчезло из официального лексикона богослужебной практики РПЦ. Таким образом, через несколько дней после начала Февральской революции Российская церковь перестала быть «монархической», фактически став «республиканской» [73]: не дожидаясь, по словам П.Н.Милюкова, «голоса высшего судьи и властелина — народа в Учредительном собрании» [74] об образе правления, Святейший правительствующий синод РПЦ, повсеместно заменив поминовение царской власти молитвенным поминовением народовластия, провозгласил в богослужебных чинах Россию республикой. Как неизбежное и закономерное следствие «духовных» действий церковной иерархии, Россия была объявлена А.Ф.Керенским 1 сентября 1917 г. республикой: ибо, с богословской точки зрения, действие «духа» предшествует и обусловливает действие «плоти» [75].

Провозглашение А.Ф.Керенским России демократической республикой до решения Учредительного собрания не имело юридической силы, а было осуществлено по желанию революционной демократии. Узурпацию правительством прав будущего Учредительного собрания и фактическую противоправность объявления России республикой отмечали, например, находившиеся в эмиграции дворцовый комендант Николая II В.Н.Воейков и епископ Флоридский Никон (Рклицкий) [76]. Соответственно, и действия Св. синода являлись осуществлением желания представителей высшего духовенства — «революционной иерократии», «воинствующего клерикализма» — путем уничтожения царской власти разрешить многовековой теократический вопрос о «священстве-царстве», то есть вопрос о том, кто главнее: первосвященник царя или царь — первосвященника [77].
Если различные политические партии и социальные группы общества, двигавшие революционный процесс, были заинтересованы в свержении авторитарной власти российского самодержца, то духовенство было заинтересовано не только в уничтожении монархии, но и, в первую очередь, в «десакрализации» царской власти. Духовенство (в частности, члены Синода РПЦ) стремилось обосновать, что между царской властью и какой-либо формой народовластия нет никаких отличий: «всякая власть — от Бога» [78]. Именно выполнение условия «десакрализации» царской власти было одним из основных этапов в разрешении вопроса «священства-царства» в пользу превосходства церкви над государственной властью, по тому времени — императорской. В необходимости «десакрализации» монархии (в создании «доказательства» того, что земное царство подобно «бренной плоти», а священство подобно «вечному духу»; обоснование тезиса: «дух выше плоти и должен подчинить ее себе») заключался один из основных «революционных» мотивов духовенства.
Монархический строй давал правителю определенные полномочия в церкви, но вместе с тем этому строю была присуща и неопределенность в разграничении прав государственных и церковных. В результате создавался повод для постоянного недовольства духовенства своим «стесненным» положением, «угнетенным» из-за прямого или косвенного участия царя в делах церкви. Светская власть (народовластие), не вмешивающаяся в дела внутреннего управления церкви, дающая ей «свободу» действий и тем самым являющая свою благосклонность к религии, — более привлекательная форма государственной власти для стремившегося к независимости духовенства.
Несмотря на благосклонное официальное отношение высшей иерархии к смене формы государственной власти в России, члены Петроградского религиозно-философского общества, обсуждая на своих заседаниях 11—12 марта церковно-государственные отношения и говоря о харизматической природе царской власти, сочли действия Св. синода недостаточно правомерными. Они постановили довести до сведения Временного правительства следующее: «Принятие Синодом акта отречения царя от престола по обычной канцелярской форме «к сведению и исполнению» совершенно не соответствует тому огромной религиозной важности факту, которым церковь признала царя в священнодействии коронования помазанником Божиим. Необходимо издать для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрации соответственный акт от лица церковной иерархии, упраздняющий силу таинства царского миропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силу таинств брака и священства» [79].
По сути своей действия иерархии РПЦ весной 1917 г. не обрели логического завершения, на что указали члены Петроградского религиозно-философского общества. Но тем не менее актом, предотвращавшим возможность реставрации монархии в России, фактически стала замена богослужебных чинов и молитвословий.
Однако альтернатива действиям Синода по отношению к смене формы государственной власти в марте 1917 г. существовала. Она была изложена в действиях и проповедях епископа Пермского и Кунгурского Андроника (Никольского). 4 марта он обратился с архипастырским призывом «ко всем русским православным христианам», в котором, изложив суть высочайших «Актов» от 2 и 3 марта, охарактеризовал сложившуюся ситуацию в России как «междуцарствие». Призвав всех оказывать всякое послушание Временному правительству, он сказал: «Будем умолять Его Всещедрого (Бога. — М.Б.), да устроит Сам Он власть и мир на земле нашей, да не оставит Он нас надолго без Царя, как детей без матери …Да поможет Он нам, как триста лет назад нашим предкам, всем единодушно и воодушевленно получить родного Царя от Него Всеблагого Промыслителя» [80]. Аналогичные тезисы содержались и в проповеди пермского архипастыря, сказанной им в кафедральном соборе 5 марта [81].
19 марта епископ Андроник и пермское духовенство в кафедральном соборе и во всех городских церквах сами присягнули и привели народ по установленной Временным правительством присяге на верность служения государству Российскому. Но, принеся в качестве законопослушного гражданина присягу Временному правительству, владыка Андроник активно вел монархическую агитацию, связывая с Учредительным собранием надежды на «возрождение» лишь временно «отстранившегося» от власти царского правления. «Опасная деятельность» пермского архипастыря (именно так она была расценена местной светской властью и в ведомстве Синода [82]) привлекла внимание Комитета общественной безопасности и Совета рабочих и солдатских депутатов г. Перми, от которых 21 марта на имя обер-прокурора Св. синода была отправлена телеграмма с жалобой, что «епископ Андроник в проповеди сравнивал Николая Второго с пострадавшим Христом, взывал к пастве о жалости к нему». В ответ 22 марта обер-прокурор потребовал от мятежного епископа разъяснений и отчета о его деятельности, направленной на защиту старого строя и «на восстановление духовенства против нового строя».
Вызванная «контрреволюционной» деятельностью пермского епископа переписка между ним и оберпрокурором завершилась 16 апреля подробным объяснительным письмом епископа Андроника, в котором говорилось:
«Узаконяющий Временное правительство акт об отказе Михаила Александровича объявлял, что после Учредительного собрания у нас может быть и царское правление, как и всякое другое, смотря по тому, как выскажется об этом Учредительное собрание. ...Подчинился я Временному правительству, подчинюсь и республике, если она будет объявлена Учредительным собранием. До того же времени ни один гражданин не лишен свободы высказываться о всяком образе правления для России; в противном случае излишне будет и Учредительное собрание, если кто-то уже бесповоротно вырешил вопрос об образе правления в России. Как уже неоднократно и заявлял, Временному правительству я подчинился, подчиняюсь и всех призываю подчиняться. ...Недоумеваю — на каком основании Вы находите нужным ...обвинять меня «в возбуждении народа не только против Временного правительства, но и против духовной власти вообще» [83].
Таким образом, действия епископа Андроника по признанию власти Временного правительства, по «временному» признанию народовластия не были односторонне направленными и не исключали возможности реставрации монархии, вследствие теоретически возможного решения об этом Учредительного собрания. Аналогичные проповеди о «междуцарствии», о необходимости «возврата монархии» вели и другие, хотя и немногочисленные представители духовенства [84]. Например, священник А.Долгошевский из села Синие Липеги Нижне-Девицкой волости Воронежского уезда. Он призывал паству: «Молитесь Богу о царе. Бог поможет нам опять царя восстановить на царство. Без царя немыслимо нам жить» [85]. Священник церкви села Калинникове Юрьевицкого уезда Костромской (?) [86] губернии на пасхальной неделе (в период со 2 по 8 апреля 1917 г.) поучал паству, что спасение России будет, «если будет снова старое правительство во главе с царем-батюшкой» [87].

Продолжение следует.....