Св. синод РПЦ и свержение монархии (четвертая часть)

Св. синод РПЦ и свержение монархии (третья часть)

Таким образом, в те дни, когда вопрос о трансформировании самодержавия в конституционную монархию был актуален, Синод не рассматривал возможность установления таких форм государственного устройства. Более того, орган центрального церковного правления предпринимал меры, чтобы предотвратить реставрацию в стране царского правления [140].
По мнению ряда исследователей, в первом, как и во всех последующих составах Временного правительства, подавляющее большинство составляли члены масонских организаций [141]. Единомыслие же высших иерархов с представителями власти в плане свержения царского самодержавия наталкивает на мысль, что среди членов Св. синода также были масоны [142]. В первую очередь это относится к тем иерархам, которые определяли курс высшего органа церковной власти: к архиепископу Финляндскому Сергию (Страгородскому) и митрополиту Киевскому Владимиру (Богоявленскому). Как уже говорилось, первый из них в марте 1917 г. непосредственно осуществлял изменения богослужебных чинов и 14 апреля — после роспуска Временным правительством дореволюционного состава Св. синода — был единственным, кто из прежнего состава был оставлен заседать во вновь утвержденном Синоде. Второй являлся первоприсутствующим членом (председателем) Св. синода, и от него во многом зависела политическая линия РПЦ.
Еще одним важным аспектом, характеризующим отношение российской церковной иерархии к революционным событиям, является внесение изменений в чинопоследования поставления и рукоположения церковнои священнослужителей, осуществленные в марте 1917г.
Изменения затронули, во-первых, церковный чин «наречения во епископы», которым утверждалось избрание кандидата к рукоположению во епископа, а также форму архиерейской присяги. Во-вторых, тексты так называемых «ставленнических» присяг, которые в обязательном порядке произносились посвящаемыми в стихарь псаломщика и рукополагаемыми в дьяконский и в иерейский чины [143]. В-третьих, трансформировалось содержание так называемых «ставленнических допросов», осуществляемых перед соответствующим посвящением и рукоположением [144].
Вопрос о внесении изменений в чин «наречения во епископы» и в текст архиерейской присяги рассматривался Св. синодом 15 марта 1917 г. На его заседании было назначено произвести 18 марта наречение в епископа Пинежского (викария Архангельской епархии) архимандрита Павла (Павловского). По причине произошедшей в стране смены власти, Синод постановил изменить чин наречения и форму архиерейской присяги [145]. Новые чины имели следующие отличия: вместо указа императора о наречении архимандрита Павла в епископа читалось соответствующее определение Синода, а вместо фразы «по изволению государя» объявлялось «по благословению Синода» [146]. Архиерейская присяга произносилась на имя «благоверного правительства» .
18 марта 1917 г. новый чин «наречения» во епископа Павла (Павловского)[148] совершали все члены Синода, а в его хиротонии, состоявшейся на следующий день, кроме синодальных иерархов, участвовали еще четыре архиерея, включая управляющего Петроградской епархией епископа Гдовского Вениамина (Казанского) .
Так называемые «ставленнические» чины РПЦ, в отличие от основных, ежедневно совершаемых богослужебных чинов (изменения в которых, осуществленные Синодом 7— 8 марта 1917 г. «в связи с прекращением поминовения царствовавшего дома» рассмотрены выше) имели ряд особенностей. Первой — была относительная редкость их использования. Каждый представитель духовенства проходил каждый ставленнический чин раз в жизни: перед соответствующим возведением в последующую степень церковноили священнослужения. Другой особенностью было то, что ставленнические чины совершались не публично, а келейно, наедине с духовником (исповедь и присяга) или с членами Духовной консистории («допрос»), то есть в определенном смысле — тайно.
В марте 1917 г. Св. синодом были получены телеграммы от архиереев Донской, Екатеринбургской и Полоцкой епархий с просьбами об изменении текстов ставленнических допросов и присяг. Синод рассмотрел эти ходатайства 24 марта. Согласно принятому решению, исправление названных чинов осуществлял архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский). В тот же день новый текст допросов и присяг был утвержден синодальным определением и введен для всех епархий РПЦ [150].
Изменения коснулись первой части всех трех (для псаломщика, дьякона и священника) ставленнических присяг, в которых содержались обязанности рукополагаемых (поставляемых) как членов государства. Суть исправлений заключалась в следующем: из присяг полностью (за исключением двух первых строк, в которых ставленник именовал себя и говорил, что «обещаюсь и клянусь» пред Богом и Св. Евангелием), вычеркивалась часть, содержащая пространное обещание верности императору. Вместо нее вводились краткие слова: «быть верным подданным Богохранимой державе Российской и во всем по закону послушным Временному Правительству ея».
В ставленнических «допросах» изменения свелись к упразднению упоминания императора. Так, в «допросе» псаломщика новая форма церковной присяги получила название «верноподданническая присяга державе Российской», а в «допросах» священнослужителей вместо упоминания о «Духовном Регламенте и Его Императорского Величества указах» появились слова о том, что священник (дьякон) обещает исполнять «действующие церковногосударственные узаконения». (Достаточно характерно то, что на фоне происшедшего политического переворота во всех «допросах» Синод оставил без изменения фразу, произносимую ставленником: «В преступных политических делах не замешан») [151].
Однако в практике Российской церкви в марте 1917г. существовали другие формы ставленнических присяг, в которых поминовение государственной власти отличалось от установленного Синодом. Например, епископ Полоцкий и Витебский Кирион (Садзегелли) полностью сохранил форму «верноподданнической» присяги, но все упоминания об императоре заменил упоминанием Временного правительства. Свой вариант предложил и архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан (Симашкевич), полностью упразднив начальную часть, содержащую присягу «на верноподданство». Две другие части, в которых говорилось о священнических и учительских обязанностях рукополагаемого, практически дословно повторяли слова прежнего клятвенного обещания [152]. В заключительную часть — пункт об обязанностях священника как члена государства, вводились две фразы, дословно заимствованные из государственной присяги — «клятвенного обещания на верность службы Российскому Государству», установленной Временным правительством 7 марта. В частности: «Обязуюсь повиноваться Временному Правительству, ныне возглавляющему Российское государство, впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания» .
Итак, в марте 1917 г. в присягах ставленников Донской епархии фактически указывалось на сохранявшуюся в России (вплоть до соответствующего решения Учредительного собрания) неопределенность формы государственного правления. В аналогичных присягах, введенных Синодом 24 марта для использования во всех епархиях РПЦ, об этом уже не упоминалось: лишь название «Временного» указывало на некоторую неопределенность правительственной власти (но не образа правления). Установленная Св. синодом форма ставленнической присяги по своей политической окраске имела достаточно выраженную «народно-представительскую» формулировку (в том смысле, что в ее содержании упоминалось лишь состоящее из народных представителей, членов Государственной думы, Временное правительство; а о предстоящем в Учредительном собрании выборе формы власти не упоминалось). То же относится и к присяге, установленной в Полоцкой епархии.
Таким образом, результаты исследований новых форм церковных чинов и присяг позволяют сделать некоторое обобщение:
Все члены православного причта, готовящиеся к возведению в какие-либо степени церковноили священнослужения, как члены государства и как ставленники, давали две соответствующие присяги. В первой из них, установленной Временным правительством, говорилось о временной «неопределенности» образа правления в России (о предстоящем выборе формы правления). Во второй, установленной Св. синодом РПЦ, об этом не упоминалось, но говорилось о смене формы власти как о свершившемся факте. Поэтому присяга, установленная Синодом, в политическом смысле оказалась левее присяги, установленной Временным правительством. Чем подтверждалось стремление членов Синода придать революционным событиям необратимый характер и не допустить возврат монархического правления.
Кроме того, анализ прежних и новых ставленнических, богослужебных и других церковных чинов позволяет заключить, что Синод РПЦ в марте 1917 г. производил упразднение поминовения императора и царствующего дома (как в смысле «имярек», так и в смысле поминовения самой царской власти) без учета характера самого поминовения: будь оно всенародное или тайное, общее или поименное [154].На наш взгляд, объяснять действия Синода в феврале — марте 1917 г. привычками «послушания» [155] и «раболепства» [156] перед государственной властью не вполне корректно, потому что уже 7—8 марта 1917 г. при возникновении между Синодом и правительством определенных разногласий относительно перспектив отношений государства к церкви синодальные архиереи вели себя достаточно независимо по отношению к новой власти.
Так, Временное правительство 4 марта на торжественно открытом заседании Св. синода через своего обер-прокурора декларировало предоставление Православной российской церкви полной свободы в управлении, сохранив за собой лишь право останавливать решения Синода, в чем-нибудь не соответствующие закону и нежелательные с политической точки зрения. Новый обер-прокурор Синода В.Н.Львов определял свои ближайшие задачи по отношению к церкви как создание дружелюбного отношения государства к церкви и как обеспечение взаимного невмешательства церкви и государства во внутренние дела друг друга [157].
Но вскоре Временное правительство стало действовать вопреки своим обещаниям. На заседании 7 марта 1917г. оно заслушало сообщение обер-прокурора «о необходимых к оздоровлению» церкви мероприятиях. Было постановлено поручить В.Н.Львову представить правительству проекты о преобразовании церковного прихода, о переустройстве епархиального управления на церковно-общественных началах и о восстановлении деятельности Предсоборного присутствия [158]. Этим постановлением церковь фактически лишалась надежды на обещанную 4 марта обер-прокурором свою «свободу», то есть нарушался заявленный правительством принцип невмешательства государства в церковный строй жизни.
В свою очередь, 4 марта Св. синод был удовлетворен программными обещаниями обер-прокурора, «во всем пошел им навстречу этим обещаниям, издал успокоительное послание к православному народу и совершил другие акты, необходимые, по мнению правительства, для успокоения умов» [159]. Это цитата из заявления шести архиепископов Св. синода, направленного Временному правительству 8 марта. Иерархи протестовали против решения Правительства от 7 марта вмешиваться во внутренние дела Церкви. Из содержания приведенной фразы следует вывод о существовании определенной договоренности между Временным правительством и Св. синодом, достигнутой, по-видимому, на заседании Синода 4 марта. Суть ее состояла в том, что Временное правительство предоставит РПЦ свободу в управлении в обмен на принятие церковью мер по успокоению населения страны и формированию в обществе представления о законной смене власти. Несмотря на то, что Св. синод последовательно выполнял условия соглашения, Временное правительство нарушило свои обязательства. Что и вызвало протест синодальных архиереев.
В заявлении членов Синода также говорилось, что 7 марта обер-прокурор, вопреки сделанным 4-го числа обещаниям о невмешательстве государства во внутренние дела РПЦ, объявил, что он и Временное правительство при решении церковных вопросов считают себя облеченными властными полномочиями, которыми ранее обладала императорская власть [160]. Поскольку же обер-прокурор на неопределенное время, вплоть до созыва Поместного собора, остается «безапелляционным вершителем церковных дел», то «ввиду столь коренной перемены в отношениях государственной власти к Церкви», синодальные архиереи, во-первых, не считают брать на себя ответственность за мероприятия по преобразованию церковного управления, которые правительство или лично обер-прокурор решат проводить, и во-вторых, не считают для себя возможным присутствовать на заседаниях Св. синода, хотя и остаются в послушании как ему, так и правительству. Заявление подписали все архиепископы Синода: Финляндский Сергий (Страгородский), Литовский Тихон (Белавин [161]), Новгородский Арсений (Стадницкий), Гродненский Михаил (Ермаков), Нижегородский Иоаким (Левицкий) и Черниговский Василий (Богоявленский). Таким образом, шесть из десяти членов высшего органа церковной власти [162] в качестве протеста против действий Временного правительства объявили своеобразную забастовку.
Однако через несколько часов авторы заявления изменили свое решение относительно присутствия в Синоде. В последующие дни они продолжали обсуждать сложившееся положение и указали правительству на «неканоничный и незакономерный» образ действий нового обер-прокурора [163]. На этом конфликт между Св. синодом и Временным правительством был исчерпан [164]. И хотя 10 марта на заседании правительства со стороны обер-прокурора было высказано предложение о желательности обновления состава членов Синода, но изменения было решено осуществлять постепенно [165].
Итак, уже 7 марта стало ясно, что декларированная ранее новой властью «свобода церкви» — фикция и что Временное правительство оставляет за собой право распоряжаться церковными делами аналогично праву управления церковью императором. Иными словами, стало ясно, что принципиального отличия в отношении государства к церкви при новом строе не произойдет [166].
Рассмотренное разногласие между церковной и государственной властью показывает, что Синод имел свое суждение о действиях правительства, в определенной мере отстаивал свою позицию и защищал церковные интересы. Таким образом, объяснять последовавшие действия Синода «раболепной привычкой к пассивному восприятию политических событий в собственной стране» [167], на наш взгляд, не вполне правомочно.
Стремление высшего органа церковной власти вести независимую от государственной власти политику подтверждает и содержание его определения от 6 марта — «Об установлении новой формы определений и указов Св. синода». Согласно ему, все постановления впредь должны были иметь следующий вид: «191... г. «...» дня Святейший Правительствующий Синод Российской Православной Церкви слушали: ... Приказали: ... Подписи членов Св. синода, решавших дело, начиная с первенствующего» [168]. Однако до Февральской революции, как уже говорилось, была принята такая форма: «...По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали: ...(далее — совпадает с новой. — М.Б.)» [169]. Таким образом, церковные иерархи в «шапке» своих определений не только не заменили (в отличие от всех рассмотренных выше богослужебных чинов и молитвословий. — М.Б.) упоминание Е.И.В. на «благоверное Временное правительство», но и вообще убрали упоминание о государственной власти. Данный факт свидетельствует о стремлении членов Св. синода управлять церковью самостоятельно и независимо от светской власти.
Позволим себе не согласиться с князем Н. Жеваховым, который постановления Синода (по «углублению» революции) называл вынужденными и объяснял их «пленением» церковной иерархии Временным правительством. О положении церкви в марте 1917 г. Жевахов говорил, что за всю свою предыдущую историю церковь никогда не была столь запугана, никогда не подвергалась таким глумлениям и издевательствам, как в те дни [170].
Доводы Жевахова достаточно убедительны, но они не объясняют бездействие Св. синода во время революционных событий февраля 1917 г., когда Православная церковь еще находилась под покровительством и защитой царя.
Кроме того, под всеми «революционными» синодальными определениями 6—9 марта стоят подписи всех членов Синода. Следовательно, остается одно из двух: или признать рассмотренные выше определения Синода официальной точкой зрения РПЦ, или допустить, что будто в дни испытаний и опасности не нашлось ни одного члена Синода, который бы выступил в защиту достоинства церкви и, тем самым, допустить духовную смерть членов Святейшего правительствующего синода. Последнее нам представляется достаточно безрассудным. Тем более, что позже со стороны официального духовенства упомянутые определения Синода не осуждались и не пересматривались [171]. Остается принять мнение Св. синода как авторитетное и официальное мнение РПЦ о событиях февраля и марта 1917 г.
Понять же мотивы «клятвопреступной» деятельности, в частности, членов Синода можно с учетом проблемы «священства-царства». Духовенство знало, что светская власть — народовластие — не обладает трансцендентной, харизматической природой, как власть царя и священства. (Божественный характер которых отражен, например, в чинопоследовании коронования и миропомазания императора на царство, в церковном таинстве рукоположения во священство и др.). Одобряя свержение монархии и приводя народ к присяге революционной власти, духовенство придавало закономерный и законный характер упразднению харизматической государственной власти с той целью, чтобы обеспечить существование в стране по сути любой формы власти, лишь бы та не обладала Божественной харизмой.
То есть основной мотив революционности духовенства заключался даже не в получении каких-либо свобод от Временного правительства, в которых отказывал император, не в «освобождении» церкви от государственного «порабощения», или от «засилья» светской власти, а в первую очередь — в желании уничтожить, свергнуть царскую власть как харизматического «соперника». И осуществить это для того, чтобы священству быть единственной властью, обладающей Божественной природой, чтобы обеспечить себе монополию на «ведение», «обладание» и «распоряжение» «волей Божией». И вместе с тем для того, чтобы на практике доказать свой тезис: «священство выше царства»; «священство — вечно, божественно и непреложно, а царство земное — изменчиво, бренно и преходяще».
Князь Н.Д.Жевахов, на страницах своих «Воспоминаний» рассуждая о религиозной идее русского самодержавия, согласно которой лишь цари имели право называться помазанниками Божьими, упоминает о многочисленных примеpax того, что после февраля 1917 г. не только иерархи, но даже рядовые священники начали говорить, «что они все (выделено Жеваховым. — М.Б.) помазанники Божий» [172]. Что служит подтверждением тезиса о наличии скрытого противостояния воинствующих клерикалов императорской власти, о существовании побудительного мотива революционной деятельности духовенства: лишь после свержения последней священство могло (и смогло) присвоить харизматический титул «помазанничества».
Именно по причине противостояния священства царству вопрос даже о теоретической возможности установления в России хотя бы конституционной монархии официальными органами церковной власти в 1917 г. не рассматривался. Но официальная политика РПЦ была с первых чисел марта направлена на приветствие и узаконивание народовластия [173].
3. Была ли альтернатива действий у Св. синода?
Общеизвестно, что народ России за Октябрь 1917 г. и его следствия — Гражданскую войну, организованный властями голод, коллективизацию, политические репрессии и проч. заплатил огромную цену. Ею стали десятки миллионов человеческих жизней и неподдающиеся подсчету потери материальных средств (не говоря уж об итогах «ленинского эксперимента»). Непосредственным же прологом тому был Февраль 1917 г. Отсюда — желательно рассмотреть его с учетом возможных альтернатив развития событий. И в первую очередь — вариантов действий Святейшего правительствующего синода и российских священнослужителей в целом (как социальной прослойки, способной оказывать значительное влияние на массовое сознание населения).
В связи с этим настоятельно требуют ответа такие вопросы. Была ли альтернатива действий у членов Св. синода в судьбоносные дни февраля—марта 1917 г.? Существовали ли в то время варианты «генеральной линии» РПЦ? Насколько весом был вклад духовенства в развитие политических событий в первые недели Февральской революции? (Чаще всего подобного рода вопросы обсуждаются применительно к узловым историческим событиям, к так называемым «историческим развилкам» или «горизонтам ожиданий»: например, к политике Советского государства 20-х годов, когда, например, существовала нэповская альтернатива «великому перелому» 1929—1933 гг.) [174]. Пожалуй, ничто (кроме посылки, что «история не терпит сослагательного наклонения») не мешает нам рассмотреть с такой точки зрения и действия высшего органа церковной власти РПЦ во время свержения монархии.
Итак, в 1917 г. в столице наступили февральские события. Как могло отреагировать на них официальное духовенство? Было ли оно способно повлиять на ход этих событий? Существует ряд факторов, которые позволяют ответить на этот вопрос утвердительно.
В распоряжении членов Св. синода был целый ряд мер, с помощью которых можно было уменьшить среди православного населения накал революционных страстей. Причем эти меры могли иметь — по большому счету — вполне аполитичный характер. Тем более, что практически все они неоднократно уже использовались для аналогичных, охранительных целей. В качестве возможных действий, которые мог предпринять Св. синод в период развития событий Февральской революции (с 23 по 28 февраля: от начала массовых забастовок до перехода власти в столице в руки Временного комитета Государственной думы и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов; или даже до 2 марта — до отречения Николая II) можно назвать следующие:
1) обратиться к пастве с посланием [175], в котором, в частности, напомнить о необходимости соблюдения верноподданнической (фактически церковной) присяги Николаю II и наследнику престола; широко растиражировать это послание [176];
выпустить аналогичное обращение к армии и флоту;
составить отдельное послание к гарнизону Петрограда с призывом быть верным воинскому долгу;
обратиться ко всем пастырям Православной церкви (епархиальным преосвященным и приходским клирикам) о необходимости принятия всех доступных мер по поддержке монархии [177] («существующей власти» — выражаясь словами Священного Писания [178]);
отслужить публичные молебны об умиротворении народа и прекращении «междоусобной брани» [179];
провести крестные ходы (социальная база которых — консервативно настроенная паства, члены правых партий и проч.);
выпустить открытое обращение к царю и всему до-му Романовых с выражением верноподданнических чувств и духовной поддержки;
пригрозить епитимией и даже анафематствованием «дерзающих на бунт и измену» против императора (согласно чина «Недели Православия» [180]), анафематствовать отдельных лидеров революционного движения [181];
9) запретить проведение богослужений в тех местах и районах, население которых поддерживало революционное движение [182] (иными словами, в компетенции Св. синода была та мера воздействия на паству, которая в Римскокатолической церкви называется интердиктом: запретом богослужений, таинств и христианского погребения для подвергшихся этой мере лиц и даже территорий).
Практически все эти меры (вполне аполитичные [183] по форме и охранительные по существу) можно было осуществить и на местах: от уровня епархии до прихода. Хотя для большинства городов и районов России таких мер и не требовалось: в них революция пришла «по телеграфу».
Даже если бы часть этих мер была осуществлена, то отречения императора могло и не случиться. Узнав о поддержке монархии со стороны Св. синода РПЦ, Николай II вряд ли занес бы в дневник свою знаменитую фразу: «Кругом измена и трусость, и обман!» [184]
На то, что у членов Св. синода не было времени отреагировать на стремительно развивавшиеся политические события (о чем пишут, например, уже называвшиеся церковные авторы [185]), можно возразить следующим. Во-первых, как уже говорилось, 26 и 27 февраля 1917 г. к Св. синоду поступали со стороны высокопоставленных чиновников просьбы о необходимости поддержки монархии. Иерархи же не сочли нужным идти навстречу им. При том, что волна массового народного выступления разворачивалась у синодальных архиереев буквально под окнами. Во-вторых, у Св. синода был определенный опыт реагирования на революционные события. Так, в 1905 г. высший орган церковной власти отозвался на Кровавое воскресенье уже 12 и 14 января: распоряжением о внесении в богослужения особых молитв и посланием «По поводу беспорядков рабочих», соответственно [186]. Даже с учетом того, что в тот период стачечное движение в С.-Петербурге приняло всеобщий характер не 9-го, а 8-го числа, получается, что Св. синод в ответ на происшедшие события принял меры менее чем через неделю. Еще быстрее Синод отреагировал на Декабрьское вооруженное восстание в Москве: уже на четвертый день противостояния он распорядился повсеместно служить молебны о прекращении в стране раздоров, нестроений и междоусобной брани [187].
О событиях же начала 1917 г. известно, что 23 февраля (в Международный женский день, отмечаемый социалдемократией) забастовала треть рабочих Петрограда, а 25-го числа — уже 80 % пролетариата города. До 2 и 3 марта (когда увидели свет высочайшие акты Николая II и Великого князя Михаила Александровича) в распоряжении членов Синода была почти неделя времени. По опыту января и декабря 1905 г. — вполне достаточный срок для принятия необходимых мер.
В качестве третьего возражения сторонникам указанной точки зрения можно указать, что высшее духовенство не могло не видеть и не знать, что в случае нарастания стачечного движения революционные процессы развиваются очень быстро (как, например, в 1905 г. в период всероссийской октябрьской политической стачки и Декабрьского вооруженного восстания в Москве). То есть опыт 1905 г. не мог не подсказывать иерархам РПЦ, что реагировать на разворачивающиеся стихийные антиправительственные движения следует очень быстро. Тем более, что председательствовавший в Св. синоде в февральско-мартовские дни 1917 г. митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) был постоянным членом высшего органа церковной власти с 1892 г. Соответственно, он был из тех иерархов, которые имели непосредственный опыт руководства церковью в дни социальных катаклизмов.
Если в условиях нарастания Февральской революции Синод все же промедлил бы с проведением соответствующих мер до вечера 2 марта, но принял бы их до утра следующего дня, то и это вполне могло серьезно повлиять на ситуацию. Великий князь Михаил Александрович, узнав о мощной идеологической поддержке монархии со стороны Православной церкви, мог всерьез задуматься о принятии на себя верховной власти, которую передавал ему августейший брат... И тогда Россия с большой степенью вероятности стала бы конституционной монархией. Но ничего этого, как известно, не случилось.
Среди различных факторов, влиявших в период начала Второй российской революции на судьбу монархии, одним из решающих был характер отношения духовенства РПЦ к институту царской власти. Сама власть императора как помазанника Божия имела духовную основу именно в православии. Потому с большой долей уверенности можно утверждать, что если бы Св. синод в судьбоносные для царя и страны февральско-мартовские дни 1917 г. предпринял в отношении монархии охранительные действия, то политические события и в столице, и на местах пошли бы по иному сценарию [188]...
Начиная с 3 марта, после появления вышеупомянутых высочайших актов от 2 и 3 марта, политическая ситуация в стране резко изменилась. Николай II сошел в определенном смысле с политической сцены. Но тем не менее монархия в России, как институт — согласно акту Вел. кн. Михаила Александровича — продолжала существовать. И ей требовалась поддержка. В новых условиях члены высшего органа церковной власти могли предпринять для ее «реставрации» (если бы они в этом были заинтересованы) ряд охранительных мер. В тот период Св. синоду было возможно:
разъяснить пастве с амвонов и печатным способом политическую обстановку в России: о сложившемся до ре-шения Учредительного собрания «междуцарствии» [189];
выпустить к архипастырям и пастырям Православной церкви послание, чтобы те в своей проповеднической деятельности не занимались самопроизвольной трактовкой свершившихся в стране политических событий, а в точности следовали содержанию акта Вел. кн. Михаила Александровича (то есть разъясняли бы пастве временную неопределен-ность формы правления в стране);

осуществить юридически строго выверенные изменения богослужебных чинов и молитвословий (не упразднять поминовение «царствовавшего» дома, а совместить молитвы о Временном правительстве и о доме Романовых — вплоть до соответствующего решения Учредительного собрания) [190];
по крайней мере намекнуть православной пастве о необходимости несения определенного покаяния за участие в любых антиправительственных манифестациях (будь-то антимонархических, происходивших до 2 марта 1917 г., или последующих выступлениях — против уже новой власти);
распорядиться для всего духовенства РПЦ, чтобы при церемониях принятия православной паствой присяги «на верность службы Российскому государству» пастыри под-черкивали условность и временность новой присяги, по-скольку — по меньшей мере до решения Учредительного собрания о форме правления — народ оставался связанным прежним клятвенным обещанием на верность царствующей династии;
заявить Временному правительству протест по поводу превышения тем своих полномочий (в связи с объявлением 11 марта в тексте присяги членов Временного правительства о фактической необратимости смены формы государственной власти в России) [191].

Окончание будет...